Карлос Кастанеда :

–– Наша сегодняшняя беседа о контролируемой глупости сбила меня с толку, –– сказал я. –– Я действительно не могу понять, что ты имеешь в виду.

–– И не сможешь. Потому что ты пытаешься об этом думать, а мои слова никак не вяжутся с твоими мыслями.

–– Я пытаюсь думать, –– сказал я, –– потому что для меня это единственная возможность понять. И все-таки, хочешь ли ты сказать, что как только человек начинает видеть, все в мире разом теряет ценность?

–– Разве я говорил «теряет ценность»? Становится неважным, вот что я говорил. Все вещи и явления в мире равнозначны в том смысле, что они одинаково не важны. Вот, скажем, мои действия. Я не могу утверждать, что они –– важнее, чем твои. Так же, как ни одна вещь не может быть важнее другой. Все явления, вещи, действия имеют одинаковое значение и поэтому не являются чем-то важным.

Тогда я спросил, не считает ли он, что видение «лучше», чем простое «смотрение на вещи». Он ответил, что глаза человека могут выполнять обе функции, и ни одна из них не лучше другой. Приучать же себя только к одному из этих способов восприятия –– значит безосновательно ограничивать свои возможности.

–– Например, чтобы смеяться, нам нужно смотреть, –– сказал он, –– все, что есть в мире смешного, можно уловить только тогда, когда смотришь. Когда человек видит, все настолько равнозначно, что ничего смешного не может быть.

–– Уж не хочешь ли ты, дон Хуан, сказать, что видящий не способен смеяться?

Он немного помолчал.

–– Наверно, есть люди знания, которые никогда не смеются. Впрочем, я таких не знаю. Те, с кем я знаком, не только видят, но и смотрят, поэтому все они могут смеяться.

–– А может человек знания плакать?

–– Я думаю –– да. Наши глаза смотрят, поэтому мы можем смеяться, плакать, веселится, печалится или радоваться. Лично мне не нравится быть печальным. Поэтому, когда приходится сталкиваться с чем-то, что вызывает печаль, я смещаю глаза и начинаю видеть вместо того, чтобы смотреть. Но если попадается что-то забавное, я предпочитаю смотреть и смеяться.

–– Ага! Тогда твой смех –– настоящий. Получается что смех –– это уже не контролируемая глупость.

Какое-то время он пристально смотрел на меня.

–– Знаешь, я с тобой разговариваю отчасти потому, что ты даешь мне повод посмеяться, –– произнес он. –– В пустыне живут грызуны –– крысы такие с пушистыми хвостами. Чтобы похозяйничать в запасах других грызунов, они засовывают в их норки свои хвосты. Те пугаются и убегают. Но в тот момент, когда крыса сидит, засунув в чужую норку хвост, ее очень легко поймать. Так и ты –– ловишься на своих же вопросах. Не пора ли выбираться? Ведь эти крысы иногда остаются без хвоста, спасая свою шкуру.

Его сравнение рассмешило меня. Когда-то дон Хуан показывал мне этих зверьков с пушистыми хвостами. Они были похожи на маленьких жирных белок. Я представил себе одну из таких крыс с оторванным хвостом. Картинка получилась грустной и в тоже время очень забавной.

–– Мой смех –– самый, что ни есть настоящий, –– сказал дон Хуан. –– Впрочем, как и все, что я делаю. Но он же –– контролируемая глупость, поскольку бесполезен. Он ничего не меняет, но, тем не менее, я смеюсь.

–– Но, насколько я понимаю, дон Хуан, твой смех не бесполезен. Он делает тебя счастливым.

–– Нет. Я счастлив оттого, что смотрю на вещи, делающие меня счастливым, а потом уже глаза схватывают их забавные стороны, и я смеюсь. Я говорил тебе это много раз. Чтобы быть на высоте, всегда нужно выбирать путь, подсказанный сердцем. Может быть, для кого-то это будет означать всегда смеяться.

Сергей Гриневич :

Без комментариев...